Холодная рука. Сборник рассказов - Максим Чупров

– Сейчас… – Правдин полез в карман.

– Нет, нет, нет, – запротестовала Ксения, – не нужно. Я, кажется, оставила сумочку, на вахте, когда брала ключ… Не могли бы вы…

Ладно Лиза – ребенок. Ладно Мешков – дурачина. Но Ксения?.. Нет, не может быть.

– Я принесу.

Сумочки на вахте не оказалось. Вахтер никакой сумочки не находил. Правдин поспешил обратно к автомату. Ксения доставала из него стаканчик.

– Там нет, – сказал он. – Я спросил вахтера, но…

Ксения повернулась к нему, улыбаясь.

– С первым…

– Да что сегодня с ума все что ли посходили?!

– Я просто пошутила. – Она шагнула назад. – Не принимайте близко к сердцу.

– Да идите вы к черту! – И под ее ошарашенный взгляд Правдин зашагал к лифту.

В кабинете он уселся за стол и поставил на него локти. Вспотевшие ладони обхватили голову.

«Нужно расслабиться, – говорил он себе. – Просто расслабиться. Это очень легко. Отбросить дурные мысли и подумать о чем-нибудь приятном».

На столе запищал селектор. Звук, казалось, донесся из другой галактики. Правдин нажал кнопку.

– Слушаю.

– Петр Васильевич просит вас зайти к себе, – прозвучал сухой голос секретарши.

– Иду, – ответил Правдин – до того, наверно, странно, что секретарша спросила:

– С вами все в порядке?

– В порядке. Я иду.

Десять секунд быстрого шага по ярко освещенному коридору.

– Вызывали?

– Да, Правдин, проходите. Садитесь. – Он указал на красное необъятное кресло напротив стола, и едва Правдин уселся, сказал: – У меня для вас задание. Вернее, просьба.

Правдин, прищурившись, посмотрел на начальника.

– Какая же? – медленно спросил.

– Нужно съездить кое-куда. Забрать документы. Наш курьер вчера сломал ногу. Бедный парнишка.

– Очень смешно, – сказал Правдин третий раз за день. – Можете дурачить кого угодно, но меня больше не проведешь.

– Не понял?

– Я к тому, Петр Васильевич, что первое апреля сегодня. Не разыграете вы меня, как ни старайтесь.

– А, вы про это! – воскликнул начальник с каким-то словно бы облегчением. – Нет, нет, никаких первоапрельских шуточек. Все серьезно.

– Неужели?

Петр Васильевич, нахмурившись, пристально посмотрел на Правдина. Тот в свою очередь глядел на начальника с тем же прищуром.

– Николай Степанович, я не шучу. Поезжайте на улицу Бабушкина, дом двадцать семь, вы должны знать. Второй этаж, офис двести восемнадцать.

– Никуда я не поеду. Другого кого-нибудь посылайте.

– Николай Степанович! – начальник повысил голос. – Хватит дурачиться! Поезжайте немедленно!

– Черта с два! – И Правдин вышел, хлопнув дверью.

Уже шагая по коридору, услышал грозное «Я вас уволю!», но пропустил мимо ушей.

Вернувшись к себе, отключил селектор. Взгляд упал на пакет с обедом, что стоял на краю стола. Бутерброды, яблоко и «Сникерс. Внезапно захотелось слопать «Сникерс». Вот так взять за два укуса и слопать. В такие моменты он радовался, что не курит.

Пакет зашуршал в руках. Это был бумажный, непрозрачный пакет, в какие обычно кладут еду в закусочных, если берешь заказ с собой. Когда Правдин открыл его, раздался громкий хлопок. Пакет выпал из рук. Правдин сидел, не шевелясь, только часто-часто моргал.

Придя в себя, он поднял пакет и осторожно развернул. Из него шел дымок, внутри помимо обеда Правдин обнаружил взорвавшуюся хлопушку.

«Обед в портфеле, – вспомнил Правдин слова жена. – Бутерброды, яблоко и «Сникерс».

Он представил, как жена с дочерью укладывают в пакет сначала бутерброды, потом кладут яблоко, затем «Сникерс». А дальше начинается самое интересное. Каким-то непостижимо хитрым способом они, улыбаясь и хихикая, прикрепляют к пакету хлопушку, чтобы когда он открыл, хлопушка взорвалась. Наверняка этот способ описан в какой-нибудь дурацкой книге о розыгрышах. Или это был специальный пакет из магазина розыгрышей.

Правдин достал «Сникерс» и со всей силы сжал в кулаке. Шоколадка превратилась в мягкий бесформенный сгусток, и он швырнул его в стену. Затем проделал то же самое с бутербродами, а яблоко выбросил в форточку.

– Вот гадюки, – прошептал он.

Он снова замер, сидя в своем кресле, и даже не моргал теперь – взгляд был устремлен в одну точку, на дурацкий пакет.

Он не сразу услышал звонок сотового. Когда же мелодия достигла его сознания, медленно засунул руку в карман и вытащил телефон.

Это была Лиза.

Зубы Правдина обнажились в улыбке. Он нажал на кнопку ответа.

– Алло.

Быстро, бессвязно и сквозь слезы:

– Оо слава богу папочка это он я знаю это он у него эта бабочка я отошла всего на минутку у него красная бабочка приезжай скорее это где-то возле парка какой-то гараж батарейка садится папочка приезжай скорее!..

– Очень смешно. Но не старайся, меня больше не проведешь.

Пару секунд Лиза молчала.

– Нееет! – закричала она. – Это не розыгрыш папочка клянусь богом это не розыгрыш!

– Почему бы тебе тогда не разыграть свою мамочку, а?

– Я не разыгрываю прошу поверь он сказал что если…

Связь оборвалась. Правдин откинулся на спинку кресла и закинул руки за голову, довольный, что не поддался на очередную шутку.

Степь

Эмиль брел по мертвой степи. Степь была повсюду. Тысячи километров до самого горизонта. Бескрайний океан степи и маленький человек в его плену. И степь была мертва. Ни стрекота кузнечиков, ни пения птиц, ни единого шороха в траве. Даже ветер не трепал его волосы, не обдувал лицо – ветер умер.

Эмиль брел и боролся с правой рукой. Рука тянулась к бурдюку. При каждом шаге вода заманчиво плескалась. Он боролся изо всех сил. Он не знал, как скоро его спасут и спасут ли вообще, поэтому экономил. Но делать это становилось все труднее и труднее. Горло превратилось в наждачную бумагу, губы потрескались, он хотел поговорить с собой, чтобы облегчить страдания, но каждое слово вызывало жуткую боль.

Пройдя сто шагов, он сделал глоток. Потом второй. На третьем заставил себя остановиться. Вода опьяняла. Эмиль закрыл бурдюк, упал на колени и посмотрел на небо. Есть ли на нем кто-то всемогущий, всевидящий, следящий за порядком? Если есть, то почему позволил этой планете умереть? Почему забросил его на эту планету? Со свинцового неба на Эмиля смотрела только огромная звезда – умирающий красный гигант.

Через час или через два – Эмиль потерял счет времени – он вышел к реке. Поначалу он обрадовался, но по мере приближения к воде улыбка сползала с его лица.

Стараясь не сорваться, он спустился по крутому берегу и сел на корточки у кромки воды. Вода пахла гнилью. Запах поднимался над ее поверхностью и клубился как пар. Эмиль вытащил из кармана документ приказа – кому он теперь был нужен! – и положил на воду. Листок не двигался. Лежал на месте, постепенно пропитываясь влагой. У реки не было течения; казалось, это вовсе не река, а очень узкое и длинное озеро. Вскоре листок распался на мелкие кусочки и растворился. Слишком быстро, подумал Эмиль.

Он поднялся на ноги и оглядел реку. У противоположного берега из воды торчал камень. На нем сидела птица – первое живое существо, попавшееся Эмилю. Птица была черной, она сидела неподвижно и напоминала статуэтку. Эмиль не видел ее глаз, но мог поклясться, она смотрит прямо на него. Смотрит и надеется, что он умрет раньше. Эмиль подобрал камушек и запустил в птицу. Камушек не долетел полметра и упал в воду. Птица не шелохнулась. Он постоял на берегу еще несколько минут, глядя на воду, наблюдая за птицей, и двинулся дальше.

В какой-то момент ему захотелось умереть. К чему все это? Неужели он еще надеется на спасение? Неужели думает, что какой-нибудь корабль приземлится в этой мертвой степи? Не проще ли упасть в траву, дождаться смерти и пусть птица выклюет ему глаза? И что хуже всего, вспоминая последние годы жизни, сопоставляя все факты, Эмиль задавался вопросом: а ищут ли его вообще? Слишком много существовало людей, претендующих на его должность (взять хотя бы его сына). Людей, которым ничего не стоит сказать: «Так, капитан, поиски можно считать оконченными. Если мы не нашли его сегодня, значит, он уже мертв». Возможно, его ищет Дворцовая Служба Безопасности, но у нее нет ни кораблей, ни людей для масштабных поисков, а сенаторы скорее пройдутся голышом по Храмовой площади, чем выделят ей деньги. Да и хочет ли он вернуться на свою должность? Эта ужасная одежда, эти бесконечные приемы, эта натянутая улыбка, от которой у него болят мышцы. А люди? Каждый день к нему приходили люди и у каждого свои проблемы. Эмиль ненавидел необходимость вести себя с ними высокомерно. Ненавидел их идиотскую покорность. Он хотел видеть в людях своих друзей. Хотел хлопнуть человека по спине, угостить бокалом вина и поговорить с ним на равных. Эмиль знал, что мог приказать любому вылизать свои сапоги, и через минуту они блестели бы слюной. Друг, каким бы хорошим он ни был, никогда не станет вылизывать вам сапоги.